«Живешь в ощущении, что ходишь пред Богом»

Интервью с украинским священником Андреем Пинчуком, который с начала российской агрессии в Украине помогает людям выехать из мест, где каждый день падают и взрываются ракеты. Отец Андрей как «украинский Оскар Шиндлер» спасает людей и помогает им найти убежище в Украине и других странах, где люди неравнодушны к спасающимся от войны

— Отец Андрей, несмотря на то, что Вы широко известны на просторах интернета, а также людям, следящим за ситуацией с Украинской православной церковью, тем не менее расскажите немного о себе, где Вы служите, чем занимаетесь, в чем заключалась Ваша работа до начала российского вторжения в Украину?

— Я являюсь священнослужителем, служу с момента своего рукоположения на одном приходе. Это очень маленькое село в Днепропетровской области. Я настоятель самого обычного, самого маленького сельского храма. У меня большая семья — 14 детей и 5 внуков; 11 детей — приемные. Сейчас с нами дома живет трое младших, остальные уже повырастали. Я был одним из основателей благотворительного фонда «Помогаем». Это достаточно большой, уважаемый фонд в Днепре. В рамках этого фонда мы осуществляли помощь детям-сиротам в поисках семьи, помощь больницам и тяжелобольным детям. И последние четыре года я очень плотно занимался развитием инклюзии (инклюзия — это возможность для людей с разными особенностями в равной степени участвовать в жизни общества — прим. ВЕРА+), а также созданием реабилитационного центра для детей с инвалидностью (благотворительная организация «Иоаннов центр» — прим. ВЕРА+). Этот центр принадлежит нашему фонду. Это, наверно, один из самых больших реабилитационных детских центров на востоке Украины сейчас и один из самых высокопрофессиональных. Сегодня очередь, чтобы к нам попасть, четыре месяца. И я в этом центре уже второй год директор. До недавних событий у меня была спокойная мирная жизнь, которая протекала между домом, храмом, офисом фонда, реабилитационным центром, и есть еще одна сторона моего служения: я 4,5 года был старостой в нашем селе. И все это время я занимался внедрением передовых реформ — водной, школьной, туристической, благоустройства, мусорной, и наше село сейчас одно из самых высокоразвитых. Я, конечно, не один, у нас была большая команда. В любом случае многие реформы были проведены в нашем селе впервые в Украине. А сейчас еще одна грань: я депутат нашего муниципалитета, нашей громады, и руковожу депутатской комиссией по вопросам образования, культуры, молодежи, спорта, депутатской этики и законности. Поэтому наша депутатская комиссия очень плотно в мирное время занималась развитием образования, сферы социальных услуг и медицины громады, мы многое сделали. Естественно, все это было остановлено войной. Вот так, если кратко.

— День 24 февраля где Вас застал? Как Вы отреагировали на бомбежки, которые начали русские? Если я правильно понимаю, Вы священник Украинской православной церкви, относящейся к Московскому патриархату? Что Вы почувствовали?

— Мы были с супругой в этот день на конференции синодального молодежного отдела в Киеве. А вечером поехали к нашим близким друзьям, сидели за разговорами до глубокой ночи, давно так не проводили время. И я отключил телефон вообще. И супруга отключила телефон. Мы спали. А наша семья живет недалеко от одного стратегического объекта, который ночью начали бомбить. И наши дети, они проснулись. И это было впервые в нашей жизни, когда мы детей оставили одних дома, вообще одних, ни взрослых, никого. 

 — В Днепре?

— Да, в Днепре. Во-первых, они очень перепугались из-за взрывов, потому что очень их чувствовали. Во-вторых, они испугались, что они не могли больше часа дозвониться до нас. А мы просто спали. И мы, наверное, проснулись уже от взрывов в Киеве. Потом целый день пытались прорваться и доехать домой. Ехали через Черниговскую область и постоянно онлайн смотрели, что происходит. Я даже помню, что по дороге, по которой мы проехали, минут через сорок был нанесен авиаудар с вертолета. И конечно, в первый день паника просто была, потому что нашей задачей было вернуться к детям и быть рядом с ними. 

— Было понимание, что это война? Или думалось, что все это быстро закончится?

— Нет. У меня не было ощущения, что это ненадолго. Я как-то иллюзиями не сильно страдаю. Я сразу, когда меня спрашивали, говорил: «Мне кажется, что это вообще не на месяцы, это на годы». Потому что это уже то, что не останавливается по щелчку. Это то, что будет длиться очень долго. 

— Отец Андрей, скажите, а как вот эта война отразилась на том большом социальном служении, которое Вы совершаете в Днепре?

— Она отразилась таким образом, что, во-первых, наш фонд открыл шелтер, потом открыл еще один; сейчас у нас два шелтера, через которые прошло 7 тысяч человек. Во-вторых, мы организовали эвакуационные бригады, купили автобусы, бусы и ездили в Харьковскую, Донецкую, Луганскую, Херсонскую области, забирали людей. Всего мы совершили 320 рейсов, причем 250 из них сделали, наверное, за первые пятьдесят дней войны. Вот так. Потом темпы эвакуации замедлились чуть-чуть. Всего вывезли более 8 тысяч человек. Мы модернизировали небольшой складик гуманитарный в центре Днепра, полностью его переделали и каждый день принимали там людей-переселенцев, выдавали им продукты питания, бытовую химию, кастрюли, одеяла. А сейчас вот мы начинаем выдавать зимнюю обувь, направления для детей на бесплатные очки, бесплатную зубную помощь, костюмы спортивные новые. Ежедневно выдаем помощь приблизительно на 8 тысяч долларов, выдаем ее с понедельника по пятницу; максимально за день мы выдавали помощи на 50 тысяч долларов. Кроме склада у нас есть мобильные бригады, которые эту помощь вывозят или в прифронтовые населенные пункты, туда, где приближается линия фронта, или деоккупированные, или громады, где много переселенцев. Все это возможно благодаря помощи наших партнеров, разных международных фондов, церковных организаций. К нам приходят пожертвования из Польши, Швейцарии, Франции, Прибалтики, США. Когда-то поступил небольшой такой перевод, долларов 200; я удивился, так как перевод сделал «Храм Святой Троицы», и там адрес в США. Ну, я загуглил — какой-то маленький городок где-то в Штатах, в какой-то местности, где очень жарко, там такая пустынная местность. Они собрали нам [деньги] и перевели. Но я нашел их в фейсбуке, написал письмо. Мол, ребята, спасибо, это так трогательно! Мы вообще вас не знаем, но нам очень приятно, что вы там, где-то далеко, о нас подумали. И из Норвегии также помощь приходила. Потом на всех немецких православных приходах собирали деньги, и они нам собрали тоже крупную сумму — 17 тысяч евро. Мы на эти деньги купили автобус, тоже эвакуационный. Ну, и местный бизнес тоже очень много помогал. Вот, это то, чем мы занимались. И плюс со временем мы открыли еще большой склад логистический, почти 500 квадратных метров, и на этом складе идет прием больших партий товаров, фасовка, подготовка к отправке на малый склад для последующей выдачи людям и так далее. Ну а наш реабилитационный центр сейчас стал дополнительно принимать раненых детей; раненых солдат мы также принимаем на реабилитацию и успешно помогаем восстанавливаться после ранений. Мы сейчас работаем над расширением нашего центра, идет интенсивная работа всей команды. Мы хотели бы создать хоспис для пожилых людей. Сейчас это очень востребовано в Украине, потому что много одиноких паллиативных людей преклонного возраста остались без домов, без средств ухода; за теми людьми, которые не могут сами о себе заботиться, за ними нужен уход. Мы сейчас в срочном порядке все делаем. Планируем пока на 35 человек. Уже нашли помещение, и нам мэрия одного города передает под этот проект больницу, целый комплекс зданий.

— Получается, война открыла много направлений работы, которых раньше не было?

— Я не сказал бы, что война открыла. Наверное, правильнее было бы сказать, что война запустила такие вихри страдания, на которые мы стараемся отвечать. Возникают новые благотворительные проекты, призванные поддержать тех людей, которые из-за войны оказались на грани или нищеты, или, скажем, личной гуманитарной катастрофы. Поэтому мы стараемся поддерживать наиболее страдающие категории. Кто в их число входит? Понятно, что страдают все на самом деле. Но наиболее страдающие — это семьи, в которых есть дети, особенно когда в семье трое детей и больше, двое детей. Им очень тяжело, если они потеряли дом, потеряли работу. Ладно там, если ты взрослый человек — у тебя минимальные потребности. А когда у тебя еще дети есть, это очень тяжело. И второе, это вот такие паллиативные люди в возрасте, которым просто нужен уход и которые без ухода совершенно не приспособлены к жизни. Мы когда-то вывозили одну бабушку, которая три недели просидела в доме без отопления. Это было еще тогда, когда было холодно, уже не было ни отопления, ни воды, ничего. И она сидела [одна], ее никто не мог ни подмыть, ничего. И она все это время ходила под себя. Мы когда ее выносили и заносили… это был, конечно, ужас. Мыли… Это ну просто страшно. И человек там много дней не ел — пять дней она не ела. То есть она доела, что у нее было последнее, и больше нечего было, в туалет не могла сходить, ничего. И это очень страшно. И люди просто умирают вот такими забытыми, в таких тяжелых страданиях. Поэтому наша задача — создать отдельный сервис для таких людей, по крайней мере для тех, кого можем поддержать, кому можем помочь.

— Спасибо большое, отец Андрей. Я еще хотел бы задать ряд вопросов, которые касаются церковной повестки.

— Да, задавайте, задавайте.

— Как отреагировала Украинская православная церковь Московского патриархата на эту ситуацию? 

— По сути реакция была запоздалой, за исключением реакции блаженнейшего [Онуфрия] в первый день войны и его обращения. Дальше реакции не было. Хотя нужно было поднимать вопрос об отделении, и о том чтобы перестать поминать патриарха, и о каком-то пути в автокефальную сторону — он стоял на повестке дня; и вы знаете, что киевский собор 27 мая провозгласил курс на полное отделение, провозгласил смену статуса — они там проголосовали и все. Но по факту у нас сегодня в Украинской православной церкви есть плеяда епархий — прежде всего это епархии на оккупированных территориях, кроме этого есть целые храмы, соборы и на подконтрольных Украине территориях, — которые не приняли решений этого собора или приняли их критично: «а нам не нравятся эти решения, поэтому выполнять их мы не будем». И поэтому у меня в настоящее время есть ощущение того, что наша Церковь разделена. Кто-то понимает, что есть только единственный, правильный, возможный курс — на полное отделение от Московской патриархии. С другой стороны, вопрос переговоров на объединение с Православной церковью Украины для создания единой поместной церкви пробуксовывает по объективным и субъективным причинам. На сегодняшний день есть ощущение, что, знаете, Украинская православная церковь держится только благодаря личности блаженнейшего. Вот благодаря его такой правильной этической позиции как-то удерживается единство. Потому что это прошло какой-то красной линией по УПЦ. Есть приходы и епархии, которые ждут русских освободителей, ждут, как Изюмский митрополит тот же, как Феодосийский, например, и другие. А есть все-таки архиереи, священники и приходы, которые понимают, что они полностью на стороне Украины, и поддерживают чем могут и армию, и переселенцев. Это вот разделение, оно очень сильно чувствуется. Я как-то в воскресенье заезжал в один храм, там было освящение, и было там человек шесть священников. Так вот один даже отказался со мной здороваться. Говорит, я даже тебе руки не протяну. Почему не протянет руку? Потому что он меня считает виноватым во всех грехах. Наверно, в тех грехах, что Путин не дошел до Днепра. Он меня, наверное, считает в этом виноватым. И еще не знаю в чем.

— Вы как священник имеете внутреннюю свободу высказывать свое мнение в соцсетях, не боясь быть подвергнутым какому-то церковному наказанию. Вот в Беларуси, например, которую я тоже покинул по объективным причинам, священникам просто запретили писать что-то в соцсетях. У вас такого нет?

— Нет, я не боюсь. Да, я чувствую внутреннюю свободу и технически я готов к тому, что меня могут отправить в запрет или за штат. И да, мне высказывали неудовольствие церковное начальство и в Киеве, и местное. Ну, как неудовольствие, скажем, призвали меня к осторожности, а в митрополии выражали неодобрение в связи резкостью моих высказываний. Но я не сильно по этому поводу переживаю, если кто-то осмелится меня подвергнуть каким-то прещениям, ну, я добьюсь отмены таких решений церковным судом. Я такой въедливый. Я громкий и въедливый. Это я так шучу на самом деле. Но просто кто-то должен говорить, кто-то должен не бояться и задавать несколько иную повестку дня, чем задают наши церковные спикеры, которые призывают нас всех молиться, поститься и читать СПЖ (имеется в виду украинский информационный интернет-портал Союза православных журналистов — прим. ВЕРА+).

— Зачастую, когда читаешь в интернете какие-то комментарии к происходящему в Украинской православной церкви, встречаешь такое мнение, что она, Церковь, заявила свою независимость, но по факту ничего не изменилось, не случилось ни на бумагах, ни в реальной политике… Изменило ли что-то это заявление курса на независимость?

— Очень сильно поменяло. Во-первых, блаженнейший перестал поминать Кирилла. Во-вторых, его перестали поминать в подавляющем большинстве, может, 80 % храмов. В-третьих, я думаю, что идет время, и православные украинцы им не простят, никогда не простят Московской патриархии это предательство, которое вместилось в линии, озвученной Кириллом Гундяевым. В-четвертых, мои инсайдеры говорят мне, что действительно прекратились сношения между Киевским митрополитом и администрацией патриархии. Это тоже такой важный момент, они просто прекратились, потому что не о чем разговаривать. Время разговоров прошло. 

И на самом деле вы видите, насколько у нас сейчас такая абсолютно свободная атмосфера. Могут быть дискуссии без угрозы запретов и прочих преследований.

Отношения внутри нашей Церкви стали оздоравливаться. Мы стали поднимать наши проблемы, мы стали откровенно о них говорить. Вопросов и проблем у нас куча в Церкви. 

— Отец Андрей, но вот Вы же наверняка наблюдаете реакцию других православных церквей, помимо русской. Как Вы это объясняете? Наверное, Вы в курсе нашей литовской ситуации, когда, за то что патриарха Кирилла отказались поминать ряд литовских священников (не только литовских на самом деле), их там запретили, извергли из сана, дали им такой суровый приговор. И здесь, в Европе, многие русскоговорящие и даже украинцы живут в этом нарративе, что все правильно, украинцы виноваты в чем-то. Как Вы можете это объяснить?

— Ну, я не знаю. У меня нет круга таких знакомых, если честно. Вот. Наверное, в Прибалтике есть своя какая-то пятая колонна, которая такие нарративы проталкивает, но я думаю, что это вопрос уже к руководству прибалтийских стран, к тому, могут они или не могут помочь прибалтийским православным церквям и обрести независимость, и, скажем, выйти из состава Московского патриархата. Только так. 

— Отец Андрей, что Вы думаете по поводу позиции патриарха Кирилла? Он так верит? Или просто вынужден так себя вести?

— Да мне кажется, что он просто неверующий черт. Вот и все. Там нет никакой веры, нет никакого христианства. Просто человек, это его работа, просто заточен на власть и на деньги. Вот и все. 

— То есть Вы не верите в то, что он попал под чары пропаганды? 

— О, он очень умный для этого. Знаете, я скажу, что он для меня, как пройденный этап, как закрытая книга. То есть книга, которую закрыли и сдали в макулатуру. Если поначалу хотелось как-то обсуждать его высказывания, то сейчас для меня это какая-то совершенно ненужная и совершенно посторонняя фигура, которой нет ни в моей жизни, ни в жизни нашего прихода, ни в жизни нашей Церкви, нигде. Поэтому мне, скажем, абсолютно все равно, как и отчего этот старый шизофреник сходит с ума.              

— Духовная жизнь священника вот в таких условиях, она как-то меняется? 

— Слушайте, наверное, возникает вот это ощущение, что обостряется. Но мы христиане, мы и так знаем, что жизнь коротка и жизнь конечна. Мы живем с этим нарративом, Евангелие учит нас этому. Но здесь происходит обострение вот этого ощущения ценности жизни, и ты стараешься жить одним днем. Во-первых, перестаешь планировать дальше одного дня. А во-вторых, пытаешься осознать, особенно когда мы часто ездили в эвакуационные рейсы, что какая-то поездка может раз — и вообще стать последней. Поэтому живешь в ощущении, что ты как бы ходишь пред Богом. Как вот, знаете, в Ветхом Завете: «И он ходил пред Богом». Вот это ощущение очень острое — что ты начинаешь чувствовать близость Бога. И постоянно, скажем, ощущать и Его присутствие. И я бы не сказал, что чаще и глубже молишься, просто ходишь пред Богом и все. Ходишь, постоянно ощущая Его, себя под Его вот таким пронизывающим и любящим взглядом. Вот так. 

— Отец Андрей, спасибо большое. Еще подписчики с фейсбука, друзья наши, зная, что мы с Вами будем общаться, просили передать поклон Вам.

— Спасибо.